Канадский меловой круг

Уильям (Василь) Курелек (1927-1977) – выдающийся ка­надский художник украинского происхождения. Его картины висят в лучших галереях Кана­ды, его работы даже воспроиз­водились на почтовых марках этой страны.

Диагноз – шизофрения

Курелек был психически болен с 25 лет, и большая часть его произведений была написана именно в этом статусе. Болезнь и живопись художника стали той бимодальной системой, оба эле­мента которой взаимодействовали между собой настолько тесно, что оказались продолжением друг друга. Эволюция работ мастера ярко и показательно обнаруживает общие закономерности развития шизофренического процесса и персональные особенности его собственного заболевания (в то же время, являющиеся и подтвержде­нием хрестоматийных алгоритмов динамики шизофрении, как тако­вой), позволяя приоткрыть дверь в тайну психического расстройства, сочетающегося с творчеством. Развитие творчества художника может быть драматичной иллю­страцией к соответствующей главе учебника по психиатрии, а также комментарием к концепции тера­пии творческим самовыражением.

Живопись Курелека отражает многие шизофренические фе­номены, становясь яркой фено­менологической иллюстрацией симптома и фиксируя не только его внешнее проявление, заметное окружающим, но и непостижимый для них трагизм внутреннего само­ощущения психически больного человека. Картины Курелека – это интроспекция шизофрении, кото­рую мы видим всего лишь снаружи, имея возможность в любой момент отвернуться от нее или отвлечься на более позитивное времяпре­провождение, но даже при таких условиях она часто пугает нас, рождая чувство глубокого дис­комфорта и вызывая труднопре­одолимое желание покинуть мир больного, в котором так тяжело и неуютно находиться даже не­долгое время. Каково носить этот мир внутри? Как заключить в себе ад, не имея возможности отвер­нуться от собственной психики? Живопись Курелека отвечает на этот вопрос.

Уильям Курелек родился в Кана­де, в семье украинских иммигран­тов, и тематика значительной части его работ определяется именно этим обстоятельством. Но этни­ческий антураж картин мастера не скрывает его психических пере­живаний и того ужаса, который так долго жил внутри этого человека, того трагизма, который надолго стал его миром.

Курелек заболел в начале 1950-х годов. Сначала у него возникла де­прессивная симптоматика, затем к ней присоединились бредовые конструкции, а также эмоциональ­ные и коммуникативные проблемы. И всё это практически сразу же стало заметно в его работах, от­разивших аутизм автора – отго­роженностью его персонажей – и его депрессию, эквивалентом и синонимом которой стал темный колорит картин. Ночной пейзаж словно выплывает из мрака де­прессии и ночи, напоминая безыс­ходный морок гоголевского «Вия». Художнику был поставлен диа­гноз «шизофрения». Его работы этого периода времени пере­полнены насилием, в котором, если задержаться здесь хотя бы ненадолго, можно отчетливо уви­деть тот сопровождавший жизнь больного человека кошмар. Картина «Лабиринт» (Вифлеемский Королевский госпиталь, Лондон) напоминает черепную коробку человека, заполненную ячейками психозов. Одинокий и печальный ребенок, отвернувшийся от людей, сидящий под треснувшим небос­водом, словно отгородившийся им от мира – социума, маячащего вдалеке – мелкими фигурками лю­дей и автомобилей. Этот ребенок брошен, оставлен всеми, но в этом ли трагедия героя картины Куре-лека? Едва ли: можно вспомнить другой фрагмент этой картины, в котором уже другой ребенок прон­зен длинными шипами социальных отношений, ставших для него му­чительным, непосильным грузом. Мир для него наполнен остриями гвоздей пыточного орудия «Же­лезная дева» и жуткими, несмотря на их улыбки, лицами людей, лю­бое взаимодействие с которыми смертельно ранит. В таком мире даже самые близкие оказываются садистами и мучителями (частый феномен неприязни-ненависти в отношении родственников, возни­кающий у больных шизофренией). Может быть, ребенок впервые сталкивается с предательством, когда родители пытаются отучать его от соски-пустышки, смазывая ее горькими составами. Мир впервые предстает перед ним как царство предательства, в котором люди носят маски, надевая их на настоящие лица. Общество, деви­зом которого является «Smile!», а манерой – карнавальная личина успешного человека – невзирая на реальное положение дел, в котором неудачник оказывается непременным социальным изго­ем, неискренне, лживо и поэтому опасно. Скрыться негде: жала шипов, выглядывающих из-под непременных улыбок, достанут всюду. Такой мир невыносим для субтильной психики, непонимаю­щей систему двойных стандартов, требующей и двойной бухгалтерии эмоций. Человек вынужден укры­ваться в скорлупу спасительного аутизма, накрываясь им, как ребе­нок укрывается от ночных страхов одеялом...

Этой же теме посвящена и дру­гая работа художника, на которой стая ворон окружила ящерицу, чья судьба предопределена, а пер­спектива печальна. Совершенно очевидно, что сам художник видел мир таким образом, сам он вос­принимал себя, как брошенного ребенка, но здесь бросается в глаза и амбивалентность образов: герой картин одинок, но он и жаж­дет общения-взаимодействия, и боится его, ибо оно причиняет ему тяжелейшие душевные страдания. Ему плохо и в том, и в другом случае.

Мир враждебен, жесток и без­различен, особенно к неудачнику. Взаимодействие с социумом бо­лезненно и страшно, но полностью исключить его из жизни невозмож­но. Остается компромисс – психи­ческое расстройство, позволяю­щее отстраняться, не устраняясь абсолютно.

Только одиночество аутизма не предаст и не ужалит. Только эмоциональная отгороженность оказывается надежной защитой для хрупкой психики больного, депрессивно-бредовая симпто­матика которого становится, та­ким образом, оградой от мира реального. Курелек предпочел чудовище бреда кошмару реаль­ности. Виртуальный Вий оказался для него менее страшен, нежели реальный мир.

Лишь одинокий человек может считать себя в относительной без­опасности, и аутичные пейзажи Курелека парадоксально дышат умиротворенностью, хотя и окра­шены в депрессивно-блеклую цве­товую гамму. Одиночество бреда для художника – не трагедия, но единственная возможность сохранить душевное равновесие. Психическое расстройство ста­новится средством компенсации, манерой приспособления к жизни, дающей ресурсы для того, чтобы жить дальше…

Когда недуг начал отступать

Со временем агрессия и депрес­сивные мотивы всё в меньшей мере сопровождали живопись Курелека, а в конце жизни пси­хическое состояние художника заметно улучшилось. В его более поздних работах царят видимые умиротворение и прозрачность, хотя и в них аутизм и предпочте­ние одиночества миру обывателей хорошо заметны. Герои картин Ку-релека также обособлены от мира, а дороги, то есть коммуникации, по которым ходят остальные люди, так же далеки от его персонажей, как и на ранних работах больного мастера. Нет ни одной тропинки, которая вела бы в мир художника. Смыкается пшеница за спиной фермера, ушедшего далеко от человеческого жилья, – не оты­скать дорогу, а передний план картины словно обрезан стеной колосьев, исключающей возмож­ность коммуникаций автора и со зрителем. Курелек парадоксаль­но, по-шизофренически изменил старую пословицу, посчитав, что в этом мире только смерть и красна.

В работах Курелека теперь пре­обладают люди, не замечающие друг друга или вовсе уходящие от прочих – как можно дальше. Если другие люди и присутствуют в его картинах, то их взаимодействие остается формальным, либо вовсе отсутствует – при формальном взаимном соседстве: каждый – сам по себе, а коммуникации-до­роги занесены снегом. (Сходный феномен можно видеть в некото­рых работах П. Брейгеля-старшего, например, в его «Детских заба­вах»). Лица и мимика персонажей практически не видны – они не имеют для художника значения, ибо всё равно лживы по своей сути. В лицо собеседнику Курелек по-прежнему не смотрит: лицо – всего лишь маска, под которой может быть всё, что угодно, так что лучше совсем не видеть и не общаться. Мир не пугает более, но только потому, что тщательное обособление от него на протя­жении нескольких десятилетий способствовало возникновению защитного иммунитета. Курелек не пристрастился к этому миру, а просто свыкся с ним. Его герои – те же фигурки, что возникали на более ранних работах мастера, им просто разрешено подойти немного ближе, чем прежде, но не более того.

С формальной точки зрения болезнь начала отступать: акту­альность и яркость психотическихпереживаний, депрессия отступи­ли на задний план. Краски работ стали более светлыми и прозрач­ными. Можно говорить, видимо, и о том, что искусство и религия (в 1957 г. художник принял католи­цизм, что было для него важным и осознанным фактом жизни) стали для Курелека опорными камнями для восстановления его психики. Но можно предположить и обратное: живопись стала для него дополнительным барьером, позволяющим еще более отгоро­диться от опасного мира, в жизни которого религия – тоже во многих случаях – лишь декларация, а по­тому тоже играет защитную роль аутистической отгороженности. В двойном кольце такой обороны можно чувствовать себя в большей безопасности.

Человек, столкнувшийся с ко­варством и злобой этого мира, уже не смог доверять ему, пред­почитая внутренний, истинный, мир внешнему, декларативному. Можно, вероятно, считать такую динамику становлением преслову­того шизофренического дефекта, с его эмоциональным опустоше­нием, выцветанием продуктивной психотической симптоматики, смягчившейся, но в целом сохра­няющейся аутизацией. Но, может быть, человек, проживший в аду несколько десятилетий, имеет право на особый взгляд на окру­жающий мир – без того, чтобы его состояние именовали «дефектом» и ранжировали как «резидуальную симптоматику». Ведь он узнал то, что многие из нас узнают только после смерти. Не дает ли это ему право на особый взгляд, особый мир, на то, чтобы его оставили в покое, ведь ему и без того нелегко общение с окружающими?

Не случайно, видимо, на одной из работ Курелека изображен заяц, убегающий прочь от чело­веческого жилья, несмотря на то, что его и так отделяет от людей сплошной высокий забор. «Мир ловил его, но не поймал», – как сказал о себе украинский философ Г.Сковорода.

На одной из работ художника одинокий белый ослик идет по пу­стынному лунному пейзажу, и путь ему озаряет лишь стоящий на его спине светильник с религиозной символикой. Но этот источник све­та отбрасывает тень, падающую впереди ослика и затмевающую ему дорогу. Венчает светильник стилизованный луковицеобразный купол православной церкви, на котором водружен католический крест.

Игорь ЯКУШЕВ,

доцент Института ментального

здоровья.

Северный государственный медицинский университет.