Беслан… и после

В память о Владимире Клевно, заведующем кафедрой судебной медицины МОНИКИ им. М.Ф.Владимирского, враче высшей квалификационной категории по судебно­медицинской экспертизе, патологической анатомии и организации здравоохранения, главном редакторе журнала «Судебная медицина», докторе медицинских наук, профессоре «МГ» публикует отрывок из книги Альберта Хисамова «Владимир Клевно. Судьба моя – судебка». 

В сентябре 2004 г. я руководил бригадой экспертов Мин­здравсоцразвития России по производству судебно­медицин­ских экспертиз погибших и пострадавших в результате терро­ристического акта в Беслане. Первого сентября там террористы захватили здание школы № 1…

Из Москвы я вылетел в Беслан на транспортном самолёте ИЛ 76. Во время полёта познакомился с Михаилом Зурабовым (он тогда был министром здравоохранения России. – прим. авт.) и его первым замом Владимиром Стародубовым. В Беслане нас привезли в штаб, который возглавлял Сергей Шойгу (в то вре­мя министр МЧС. – прим. авт.). Там было много военных, со­трудники ФСБ, МВД, Генпрокуратуры, МЧС. Террористы всё еще удерживали заложников в школе.

К операции, наверное, готовились, но началась она спонтан­но – не могу сказать, что я что­нибудь слышал о подготовке к штурму. Штурм был предпринят после первых взрывов, ко­гда заложники стали выбегать из школы. Конечно, ситуация там была крайне тяжёлая и невероятно напряжённая.

После штурма работники следственной группы и судмедэкс­перты зашли в школу. Что там говорить, ужас, истерика, хаос – из 331 человека погибших – 186 детей… Не все специалисты смогли быстро сориентироваться, и вначале их действия были раскоординированы – шокированные люди действовали слов­но наугад. Сотрудники МЧС занимались извлечением тел детей и взрослых из­под обломков, тушили продолжающийся пожар. Но первичный осмотр места происшествия проводился с су­щественными дефектами – сортировка и маркировка трупов была хаотичной, что в дальнейшем серьёзно осложнило задачу по организации и производству экспертных работ.

Когда я прибыл туда и оценил возможные последствия этих де­фектов, мне стало понятно, что зерна хаоса уже посеяны и нам придётся прилагать усилия, чтобы постараться хотя бы макси­мально откорректировать ситуацию.

В моей группе были очень опытные спецы: начальники Бюро СМЭ – Гуцаев (Алания), Ме­чукаев (Кабардино­Балкарская Республика), Копылов (Став­рополье), Варшавец (Краснодарский край), Джуха (Ростовская область), а также Волков, начальник 124­й Центральной лабо­ратории медико-­криминалистической идентификации Мини­стерства обороны РФ (Ростов­на­Дону) и Жаров из Департамента здравоохранения Москвы.

Однако даже группа опытных специалистов уже не могла по­влиять на запущенные процессы, приведшие в итоге к искус­ственному увеличению количества неопознанных трупов. Дело в том, что и опознания погибших тоже проводились бессистем­но. Почему­то их родственники, минуя республиканское бюро СМЭ, предоставляли фотографии и сведения об идентификаци­онных признаках разыскиваемых ими лиц в республиканскую прокуратуру – то есть не туда, где проводилась экспертная ра­бота, а в инстанцию, которая такими исследованиями не зани­мается. А при этом эксперты и следователи, непосредственно участвующие в процедуре опознания, могли ориентироваться только на скудные и часто противоречивые устные сведения родственников.

О систематизации и сравнительном анализе идентифицирую­щих признаков в таких условиях говорить не приходилось. Эта неразбериха тоже увеличила количество неопознанных трупов. Было довольно много и ошибочных опознаний родственника­ми, что влекло за собой либо возврат ошибочно опознанных тел в Бюро СМЭ, либо их эксгумацию. Дело осложнялось ещё и небывалой жарой…

В первую очередь мне предстояло скоординировать действия сотрудников правоохранительных органов и судебных медиков, определив алгоритм работы. Это помогло упоря­дочить ситуацию и позволило частично исправить ошибки, до­пущенные на предыдущих этапах.

Учитывая обстановку, и задачи, которые были поставлены Ген­прокуратурой, нам надлежало провести экспертизы и живых лиц. Экспертам предстояло определить тяжесть вреда, причи­нённого их здоровью в результате террористического акта. Все­го мы провели 1053 первичных экспертиз живых лиц, из них – 653 ребёнка. Сроки были сжаты по понятным причинам.

Чтобы ускорить ход работы, я, исходя из расчёта трудозатрат на одну экспертизу и числа рабочих мест, решил привлечь до­полнительные силы – вызвал судмедэкспертов из других регио­нов. Министерство здравоохранения РСО­Алания выделило нам транспорт и компьютерную технику для оформления документа­ции. Эксперты занялись изъятием и изучением медицинской доку­ментации из ЛПУ, где пострадавшие проходили лечение. Мне уда­лось наладить процесс освидетельствования потерпевших в раз­ных точках города – в Бюро СМЭ, ЛПУ, школах, санаториях и т.д.

Что касается тел погибших, то опознанные трупы были выда­ны родственникам для захоронения, а неопознанные помеще­ны для хранения в вагоны­рефрижераторы. У всех неопознан­ных для выделения ДНК были взяты образцы разных тканей для последующей работы по проведению соответствующих мо­лекулярно­генетических экспертиз. Всего нам удалось иденти­фицировать 83 человека, из них 62 ребёнка.

По результатам этих экспертиз были многочисленные жало­бы со стороны пострадавших и их родственников. Проблемы возникали из­за путаницы, которую породила разноголосица в трактовках некоторых медицинских понятий. Как выясни­лось, медицинские работники и сами­то не понимали разницы между тяжестью клинического состояния больного и степенью тяжести вреда, причинённого здоровью человека. И уж, конечно, люди без медицинского образования понятия не имели о пра­вилах судебно­-медицинского определения тяжести вреда здо­ровью. Поэтому мне пришлось заниматься и просветительски­ми вопросами тоже.

Чуть позднее было сделано 145 повторных комиссионных и ком­плексных судебно­-медицинских и судебно­психиатрических экспертиз с учётом последствий баротравмы и психоэмоцио­нального состояния пострадавших. В 95 случаях была измене­на оценка степени тяжести вреда здоровью. Наиболее частыми причинами её переквалификации были психические расстрой­ства, связанные с перенесённой черепно­мозговой травмой, и ис­ходы лечения огнестрельных и осколочных повреждений, по­лученных потерпевшими, а также баротравма и наличие пост­травматической стрессовой реакции.

Более чем на 160 трупах были отмечены следы действия от­крытого пламени. В 116 случаях оказалось невозможным уста­новить причину смерти из­за выраженных посмертных терми­ческих – вплоть до полного обугливания – или механических повреждений при взрывах. Тринадцать трупов мужчин, расстре­лянных и выброшенных из здания школы в первые дни захвата, находились в состоянии далеко зашедших гнилостных измене­ний. В этих условиях решение установления личности погиб­ших было затруднено.

Помимо экспертной работы я организовал регулярное цен­трализованное информирование Минздрава и всех причаст­ных ведомств о количестве жертв, состоянии идентификацион­ных работ и по другим существенным вопросам. Это позволи­ло снять проблему несовпадения данных, получаемых в разное время и из разных источников. Из Минздрава ежедневно уточ­няли данные, представляя соответствующие отчёты в Аппарат Правительства.

Опыт работы в Беслане позволил сделать вывод, что в чрезвы­чайных ситуациях с многочисленными человеческими жертва­ми необходим один координатор всей экспертной работы. Он должен иметь все соответствующие полномочия. Должен быть и единый информационный центр, через который осуществля­ется связь со всеми структурами, которым необходимо обеспе­чить доступ к достоверным сведениям о погибших и пострадав­ших. Отсутствие единоначалия приводит к беспорядку и влечёт за собой ошибки в последовательности выполнения постав­ленных задач и нерациональному использованию драгоценно­го времени.

В Беслане мы все получили много горьких уроков!

После этих событий, в ноябре 2004 г. меня назначили ис­полняющим обязанности директора РЦСМЭ Минздра­ва России. Для меня это означало обязательное личное участие в проведении или руководстве производством наиболее слож­ных и ответственных судебно­медицинских экспертиз, в том числе по умышленным убийствам, делам, связанным с привле­чением к уголовной ответственности медицинских работников, и медико­криминалистическую идентификацию неопознанных тел погибших в случаях ЧС с многочисленными человечески­ми жертвами – к сожалению, последнее становилось всё более и более актуальным.

Во время бесланских событий я регулярно отчитывался пе­ред В.И.Стародубовым по текущим во­просам экспертизы, прежде всего, идентификации личности погибших. Я знал, что Владимир Иванович институт окончил по специальности «лечебно-­профилактическое дело», а после ка­кое­-то время работал хирургом, но не знал, что он пре­красно разбирается в тонкостях судебно-­медицинской экспер­тизы. Признаюсь, это меня немало удивило. Позднее он поддерживал мои инициативы и старался по возможности помогать развитию нашего РЦСМЭ.

Hосле событий в Беслане меня не покидала идея полной цен­трализации судебно­-медицинской службы страны. Наш центр был учреждением федеральным, но все региональные бюро СМЭ подчинялись органам здравоохранения субъектов РФ, а не цен­тру. Своими мыслями я делился с Владимиром Ивановичем. Воз­можно, он и видел в моей идее рациональное зерно, но скепси­са в его реакциях всё же было больше. Он, в отличие от меня, знал, что переструктурирование всей системы СМЭ получи­лось бы слишком ресурсозатратным и отсылал меня к Татьяне Алексеевне, говоря: «Иди к Голиковой (тогда она была замести­телем министра финансов. – прим. авт.). Если она выделит тебе 10 млн, тогда и можно будет что­то решить».

Но я решил начать с Зурабова. Михаил Юрьевич, выслушав меня, поручил произвести расчёты потребностей региональных бюро.

И тогда, собрав данные за 2006-­2008 гг., наконец­то мы узнали, «сколько стоим» на самом деле… Это была очень по­лезная работа, в том числе и в плане ощущения масштаба всей структуры СМЭ.

Могу сказать, что и Стародубов, и Хальфин (заместитель ми­нистра здравоохранения РФ. – прим. авт.) считали, что пере­ход на федеральный уровень может не столько укрепить руко­водство структурой, сколько породить перенос ответственно­сти «с больной головы на здоровую». И, чтобы отрезвить меня, они предлагали пройти «тест» примерно такого плана: «Матери­альная база многих региональных бюро почти нулевая, оттуда идёт много жалоб. Сейчас за решение проблем отвечает реги­он. Но при федеральном управлении отвечать за морги на Са­халине и Камчатке тебе придётся. Ты готов?». Я-­то был уверен, что самое лучшее – создать филиалы нашего центра в феде­ральных округах. Однако законодательных предпосылок не было и для развития филиальной сети РЦСМЭ, поэтому вопрос завис. По прошествии лет, я, обретя больший опыт, понял, что мои ру­ководители были правы. Нельзя эту махину передавать под фе­деральное управление – масштабы страны диктуют необходи­мость организации грамотного управления на местах.

На фото: Спасённая жизнь. Беслан, 3 сентября 2004 г.