Белая ворона в темную ночь

О феномене двойничества  в жизни московского доктора Мануила Соловья

В русской культуре широко известен феномен Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, прожившего одновременно две жизни, казалось бы, несовместимые в условиях репрессивного и богоборческого советского режима. За Войно-Ясенецким шла слава великого хирурга и знатока анатомии, оперирующего бескровно, – так высока была его оперативная техника; его монография «Очерки гнойной хирургии» (1934), удостоенная Сталинской премии, многократно переиздавалась и была переведена на многие языки в странах Запада и Востока.

Но приняв монашество (под именем Луки; 1923), выдающийся хирург даже профессорские лекции в Ташкентском университете читал в рясе, которую снимал только в операционной. Трижды репрессированный (с общим сроком 11 лет) и прошедший в тюремных застенках и на просторах Севера все муки ада, он продолжал совмещать врачебное и монашеское служение и как профессор-хирург, и как православный иерарх и духовный писатель, пока не ослеп.

Его подвижническая жизнь закономерно завершилась канонизацией под именем святителя Луки. Если имя Войно-Ясенецкого – «на слуху», то имя другого известного врача и религиозного авторитета – Мануила Соловья – забыто и ничего не говорит современному читателю. Аналогия здесь условна. Польский дворянин по происхождению, Войно-Ясенецкий был по вере пламенным, фанатичным православным христианином, как защитник веры и бунтарь был гоним; в медицине он остался автором уникальных, классических трудов по гнойной хирургии и регионарной анестезии. Соловей родился в еврейском местечке в Латгалии, с юных лет прославился как «илуй из Крейцбурга» в переводе с иврита означает «гений» и чаще всего употребляется применительно к знатоку Талмуда, человеку феноменальных талмудических знаний).

В середине XX века он получил известность как выдающийся комментатор Вавилонского Талмуда и других талмудических трактатов. Тогда же он был популярным московским практикующим врачом, защитил докторскую диссертацию, имел полностью заслуженное реноме видного профессора-гастроэнтеролога, но вопреки утверждениям ряда источников, значился ординатором и консультантом-терапевтом, то есть не заведовал кафедрой Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУВ) или отделением больницы имени С.П.Боткина, где работал, и не имел звания профессора.

Аналогична здесь только фантастическая судьба: и тому, и другому было предначертано прожить долгую и трудную жизнь в «двойничестве», совмещая (открыто, демонстративно – Войно-Ясенецкий или тайно - Соловей) истовое служение Богу во времена антирелигиозной государственной политики и столь же всепоглощающее служение медицине, Человеку.

Московский врач Мануил Григорьевич Соловей

Мануил Григорьевич (Гершенович) Соловей (1898 – 1985) родился в Латгалии, в маленьком еврейском местечке Крейцбург (где евреи составляли 70% населения), в семье многодетного портного Гершена Соловья. Получил религиозное образование в хедере (начальной религиозной школе для мальчиков), затем последовательно обучался в трех ешивах (высших религиозных училищах), заслужив репутацию юного талантливого знатока Талмуда, обладателя фотографической  памяти и аналитического ума. С 1915 года его родители жили в Москве, и он переехал к ним. Здесь началась его «вторая жизнь».

Вскоре Мануил Соловей женился на девушке из интеллигентной еврейской семьи, и новая семья стала «делать из него человека» – юноша начал изучать русский язык, брать уроки по разным предметам, подготовился и сдал экзамены за курс средней школы, а осенью 1922 года был принят на медицинский факультет 2-го МГУ. В воспоминаниях М.Соловей с юмором рассказывает об этом этапе своей жизни: «Формально я считался безграмотным. А как же иначе назвать человека, который плохо читает по-русски и ни писать, ни говорить не умеет. На самом деле, однако, это было не совсем так. С детства я отличался жаждой знаний. Меня всегда интересовало – что, как и почему. ... И Талмуд меня привлекал идеями и необходимостью решать подчас головоломные задачи. Я охотно изучал творения средневековых еврейских философов: Маймонида, или Рамбама, Ибн-Эзры и других. Все это помогало мне, учеба и грамота давались легко». В разговорах с близкими людьми он добавлял, что к этому времени он, кроме идиша, свободно читал и писал на иврите, арамейском и немецком и учил латынь. 

В 1927 году Мануил Соловей получил диплом врача и дал объявление о частном приеме больных терапевтом в одном из сретенских переулков.   Многие пациенты были членами еврейской общины; бедняков он лечил, конечно же, бесплатно, а впоследствии и сам помогал деньгами тем, кто особенно нуждался. Молодого врача привлекала научная работа, и он остался в госпитальной клинике М.П.Кончаловского: сначала экстерном, то есть без зарплаты, а через полгода был утвержден штатным ординатором.  К  сожалению, Кончаловский вскоре (1929) перешел из второго МГУ в первый  –  на освободившуюся кафедру факультетской терапии, а на его место пришел профессор В.Ф.Зеленин. Сохранились копии архивных документов, свидетельствующие об очень высокой оценке обоими научными руководителями перспективности молодого ординатора для дальнейшей научной и врачебной работы. Однако научные интересы Зеленина и Соловья во многом не совпадали. В 1930 году была объявлена мобилизация врачей для работы в отдаленных районах Московской области; М.Соловей поехал добровольцем в село Конобеево Виноградовского района. Через полтора года он был принят в штат Боткинской больницы ординатором в клинику Р.А.Лурии, и был прикреплен к ассистенту Б.Е.Вотчалу. Согласно личному листку по учету кадров, с 1932 года аспирант 1-й терапевтической кафедры ЦИУВ (заведующий – профессор Р.А.Лурия) Соловей работал над кандидатской диссертацией на тему о выделительной функции желудка и взаимоотношениях желудка и почек. Исследование было клинико-экспериментальным. В 1935 году, по представлению Р.А.Лурии, окончивший аспирантуру М.Г.Соловей был зачислен на кафедру сверхштатным ассистентом с одновременным выполнением обязанностей клинического ординатора.

Защита диссертации состоялась 13 декабря 1937 года и прошла блестяще: оппоненты М.С.Вовси и М.И.Певзнер высоко оценили работу; выдающиеся клиницисты А.Н.Крюков, Ю.Н.Соколов, В.С.Хольцман и патофизиолог академик А.Д.Сперанский предложили присвоить диссертанту степень доктора наук. «Мы не так богаты, чтобы за такую работу дать только ученую степень кандидата наук», – сказал Хольцман Но руководитель диссертанта Лурия возразил: «Если написал хорошую работу, пусть сделает еще лучшую». Все выступавшие желали доктору Соловью, чтобы не позже, чем через три года, он защитил докторскую диссертацию. С 1939 года утвержденный в звании «самостоятельного преподавателя» (близко к современному доценту) М.Г.Соловей читал факультативный курс паразитарных заболеваний кишечника. В 1940 году вышла его монография «Желудок и почки»; автор вошел в число известных молодых гастроэнтерологов. Совместно с профессорами С.С.Юдиным (хирургия желудка) и Б.Н.Могильницким (нейрогистология) он интенсивно работал над предложенной ему Р.А.Лурией докторской диссертацией о ганглионитах желудка. Но закончить это крупное оригинальное исследование не удалось – началась Великая Отечественная война.

Майор медицинской службы М.Г.Соловей прошел весь свой воинский путь в рядах 52-й армии, которую называли «армией прорыва» и перебрасывали с одного фронта на другой: был заместителем армейского токсиколога, ведущим терапевтом крупного терапевтического госпиталя. В 1946 году он демобилизовался и вернулся в Боткинскую больницу ординатором терапевтического отделения, которое до 1948 года было базой нового Института терапии АМН СССР (директор –  академик В.Ф.Зеленин). Профессор Р.А.Лурия умер в 1944 году, его кафедра была временно закрыта. О продолжении работы над диссертацией о ганглионитах желудка нечего было и думать. После перебазирования Института терапии в собственное здание терапевтическое отделение Боткинской больницы вновь стало базой терапевтической кафедры ЦИУВ, которой теперь заведовал М.Б.Коган. Логичным представлялось продолжить исследования экскреторной функции желудка и обобщить их в диссертации о роли желудка в обмене веществ. Докторская диссертация М.Г.Соловья была завершена на кафедре терапии ЦИУВ, которой заведовал профессор Б.Е.Вотчал. Защита состоялась 31 мая 1959 года. Оппоненты, в том числе академики М.С.Вовси и Н.С.Молчанов, высоко оценили работу. Профессор С.А.Рейнберг отметил, что каждую из нескольких глав диссертации можно было защищать как докторскую. Доктор медицинских наук М.И.Шевлягина сказала: «Удивляюсь, что Вы только сегодня защищаете докторскую диссертацию, тогда как Вы могли сделать это 15 лет назад». Через 10 лет вышла монография Мануила Соловья «Желудок и нарушение обмена», закрепив его репутацию одного из ведущих московских гастроэнтерологов. В середине XX века в течение нескольких десятилетий в гастроэнтерологии использовалась предложенная им усовершенствованная   модель желудочного зонда («олива Соловья»).

Конечно, доктору медицинских наук очень хотелось получить собственную кафедру, но с конца 1940-х годов беспартийный еврей практически не мог получить профессорскую должность в Москве. Жестом отчаяния выглядит поданное им в 1958 году заявление на имя ректора ЦИУВ В.П.Лебедевой заявление с просьбой о зачислении ассистентом по совместительству на кафедру физиотерапии. Это «недоразумение» быстро закончилось: уже в следующем году последовал приказ по ЦИУВ о его освобождении от этого совместительства по собственному желанию. Сохранившийся в архиве РМАНПО отзыв о работе М.Г.Соловья, с рекомендацией его в качестве заведующего терапевтической кафедрой, подписан умирающим академиком М.С.Вовси 26 мая 1962 года, за две недели до смерти, и не имеет конкретного адресата. С 1962 года М.Г.Соловей работал по совместительству в хозрасчетной поликлинике, получая профессорскую почасовую зарплату. Его часто приглашали на консилиумы, на консультации к пациентам в другие города, так что и без профессорского звания он для всех был известным профессором.

М.Г.Соловей и терапевтическая элита в советской Москве первой половины XX века

Московскую терапию в те времена украшало яркое созвездие имен. Еще живы были воспоминания о советских классиках терапии М.П.Кончаловском, Р.А.Лурии, и конечно,  о Д.Д.Плетневе. Поскольку этот самый яркий лидер терапии был осужден и расстрелян как «враг народа», его фамилия вслух не произносилась и, например, академик А.Л.Мясников, обращаясь к ученикам, говорил: «Как указывал в таких случаях Д.Д.». В 1920-е – 30-е годы наиболее авторитетными терапевтами были Д.Д.Плетнев, М.П.Кончаловский, Р.А.Лурия, Е.Е.Фромгольд, М.И.Певзнер, Э.М.Гельштейн, М.С.Вовси.  В 1940-е - 60-е годы «лидирующая группа» уже потеряла Плетнева, Фромгольда, Кончаловского, Лурию и включила в себя В.Х.Василенко, В.Н.Виноградова, А.Л.Мясникова, Е.М.Тареева (1-й медицинский институт), М.С.Вовси, Б.Е.Вотчала, И.А.Кассирского (ЦИУВ), В.Ф.Зеленина, А.И.Нестерова, П.Е.Лукомского (2-й медицинский институт).

Ученик Лурии, сотрудник Вотчала, доктор медицинских наук  М.Г. Соловей в элиту терапевтов по формальным признакам не входил, но кроме своих учителей близко знал Вовси (они были ровесниками и земляками) и дружил с ним, дружил также с видным кардиологом Я.Г.Этингером, хорошо знал Плетнева, Кончаловского, Фромгольда, Певзнера, Зеленина и других лидеров московской терапии,  а также выдающихся представителей смежных профессий – С.А.Рейнберга (рентгенолог), Я.Л.Рапопорта (патологоанатом), Д.В.Кана (уролог). И его знали, уважали, ценили как опытного клинициста-гастроэнтеролога, непременного участника многих ответственных консилиумов, превосходного диагноста и доброжелательного, очень скромного человека. При обширной консультативной практике (никакой коммерческой жилкой он не обладал, очень высокий процент больных консультировал бесплатно) и безразличии к комфорту материально он был вполне обеспечен. Карьера? – Но о какой карьере беспартийного еврея в Москве можно было тогда говорить? Он был лояльным гражданином, активным общественником, произносил все положенные слова, не имел (или не высказывал) никаких критических замечаний в адрес правящего режима. Влиятельные фронтовые друзья М.Г.Соловья, став секретарями обкомов, предлагали ему кафедры терапии в местных мединститутах. Он отказывался из-за того, что в этих городах он был бы оторван от синагоги и общины хотя формальный повод для отказа был, разумеется, другим.

В силу своей укорененности в элитарной московской  врачебной среде он казался ценным источником информации для исследователя, собиравшего материалы по истории московской терапии - одного из авторов этой статьи. В подробном интервью 28.1.1978 года М.Г.Соловей высказал свое мнение о сравнительной      «весомости» основных деятелей  на московском терапевтическом Олимпе. По мнению Соловья, до переезда в Москву Р.А.Лурии, то есть в 1920-е годы, бесспорным лидером был Дмитрий Дмитриевич Плетнев – выдающийся врач, выделявшийся блестящими диагнозами, с подтверждением при операциях или при секционном исследовании, талантливый оратор и лектор, новатор в науке, поражавший слушателей широтой и глубиной клинической мысли. Вторым авторитетом был широко образованный и прекрасно подготовленный клиницист Максим Петрович Кончаловский. Он отличался главным образом тем, что «был прежде всего хорошим человеком». Не претендуя на лидерство, входил в число самых авторитетных московских терапевтов и еще один профессор 1-го МГУ -  Егор Егорович Фромгольд, образованный и талантливый педагог, врач, ученый. В 1930-е годы картина была другая - соперничество Плетнева и Лурии было откровенным: и в ЦИУВ, и в терапевтическом обществе, и в Кремлевской больнице; оба – виртуозы врачебной диагностики, врачи – мыслители, глашатаи функционализма в подходе к диагностике и терапии (с требованием диагноза не только болезни, но и состояния больного), и психосоматического направления в медицине; оба – лидеры по внутреннему складу личности. Из «молодых» (им уже было под сорок) прямым курсом в группу лидеров выдвигались большие таланты Мирон Семенович Вовси (ЦИУВ) и Элиазар Маркович Гельштейн (2-й медицинский институт). По мнению Соловья, «Гельштейн был сильным ученым, врачом. Был все же ниже Вовси. Гастроэнтерологом № 1 был Певзнер». При всех неизбежных разночтениях, и другие респонденты рисовали близкую картину расстановки сил на терапевтическом подиуме. Что касается самого Соловья, то он производил впечатление человека спокойного, вполне удовлетворенного прожитой жизнью. Ни в его словах, ни в обстановке квартиры не было ничего, позволяющего заподозрить, что под этой совсем не яркой оболочкой «простого советского человека» скрывается не просто хобби, а всепоглощающая страсть, сопровождавшая всю его жизнь, -  его Alter ego.

          Альтер эго, или о раввине Менахиме бен Гирше – выдающемся толкователе Талмуда

       Талантливый молодой талмудист Мануил (в религиозной среде известный как Менахем) Соловей был любимым учеником величайшего еврейского просветителя, философа и моралиста  Хафец Хаима, основателя ешивы в местечке Радунь Виленской губернии. После переезда многообещающего юноши-талмудиста в Москву и его поступления на медицинский факультет казалось, что религиозный период его жизни завершен: он был полностью погружен в изучение  медицины, а став врачом получил возможность  помогать больным, о чем он мечтал с детских лет. При общении с коллегами еврейская религиозная тематика не входила в сферу его интересов. Однако так только казалось. Его увлечение Талмудом осталось, но ушло в глубокое подполье. Младшая дочь Мануила Соловья Галина вспоминает, как в январе 1946 года майор Соловей после демобилизации вернулся домой, имея при себе авоську красных яблок и вещьмешок, в котором были малоформатные издания Гемары («еврейского закона») и тетради хидушим (комментариев к талмудическим трактатам). Даже в боевой обстановке, в минуты отдыха, в лесу, он вынимал книги и тетради и творил. Похоже, это его творчество началось еще в 1920-е годы, но знали о нем только в семье.

В конце сороковых годов наступило страшное время позднего сталинизма, с «железным занавесом», опустившимся между СССР и странами Запада, прежними союзниками по антигитлеровской коалиции. Достиг апогея тоталитаризм, вновь набирали силу репрессии. Разворачивалась борьба с космополитами, имевшая выраженный антисемитский подтекст и получившая широкую известность в связи с двумя преступлениями режима: расстрелом Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и «делом кремлевских врачей». ЕАК был создан в начале 1942 года для организации мировой политической и материальной поддержки борьбы СССР с фашистской Германией. Летом 1946 года Отдел внешней политики ЦК ВКП (б) провел проверку деятельности ЕАК. В январе 1948 года его председатель народный артист СССР Соломон Михоэлс был зверски убит сотрудниками МГБ. В конце того же года ЕАК был распущен. С начала следующего года начались аресты членов президиума ЕАК. После следствия, продолжавшегося более двух лет, 14 членов президиума ЕАК были приговорены к расстрелу, и только академик Лина Штерн – к тюремному заключению. Мануил Соловей дружил с С.М.Михоэлсом  и членами ЕАК  В.Л.Зускиным, Д.Р.Бергельсоном, С.З.Галкиным, Д.Н.Гофштейном. Конечно, он понимал, что нужно ждать новых репрессий.

Среди известных московских врачей-терапевтов того времени многие, в том числе М.П.Кончаловский и Р.А.Лурия никогда не обсуждали даже у себя дома вопросы политики, решения, принятые на государственном уровне, какими бы порочными они не казались. Другие, их было не много, искренне верили в строительство новой счастливой жизни и руководствовались принципом – «лес рубят – щепки летят» (примером может служить Э.М.Гельштейн). И только совсем немногие позволяли себе высказывания, которые свидетельствовали о том, что их лояльность режиму была неполной (Д.Д.Плетнев, Е.Е.Фромгольд). Абсолютной словесной невоздержанностью выделялся профессор 2-го ММИ, кардиолог-консультант «Кремлевки» Яков Гиляриевич Этингер – превосходный диагност, талантливый исследователь и яркий, но легкомысленный, болтливый человек: он свободно владел несколькими языками и любил рассказывать, что он слышал по «нехорошему радио», либо не понимая, в какой стране он живет, либо излишне полагаясь на защитную «броню», полученную от высоких кремлевских покровителей. В 1949 году профессор Этингер и члены его семьи были взяты в оперативную разработку (кроме наружного наблюдения, была установлена скрытая аппаратура в квартире для прослушки), собранный материал позволил 18 ноября 1950 года арестовать Я.Г.Этингера и предъявить ему обвинение в буржуазном национализме и клеветнических измышлениях в адрес секретарей ЦК ВКП(б)  А.С.Щербакова и Г.М.Маленкова - как главных, по его заявлениям, инициаторов кампании государственного антисемитизма в стране. В январе 1951 года узника перевели с Лубянки в Лефортовскую тюрьму, поместили в камеру, куда нагнетали холод; следователь М.Рюмин под пытками получил нужные ему показания о еврейских националистах, недовольных установившимся в стране режимом и распространявших клевету на национальную политику советской власти: в список попали М.С.Вовси, профессор хирургии генерал В.С.Левит и другие известные врачи. Не выдержав пыток, Этингер скончался 2 марта 1951 года, оставив «признание» в неправильном, «вредительском» лечении Щербакова. Рюмин, Маленков и Берия доложили эту информацию Сталину, Сталин потребовал от нового министра госбезопасности С. Игнатьева «решительных мер по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой... давно убежден». Так началось «дело врачей», которое стремительно развернулось в 1952 году и рассыпалось в марте 1953 года - после смерти Сталина.

Со многими арестованными участниками дела врачей, как и с членами ЕАК, М.Соловей был близко знаком, дружил. Как же могло случиться, что карающая рука органов безопасности не схватила его за горло? По приведенным Г.В.Костырченко архивным документам, в письмо министра госбезопасности СССР Игнатьева секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову от 18 августа 1951 года, с приложением «Справки на раввина и председателя правления московской синагоги Шлифера С.М.», подготовленной 5-м управлением МГБ (занималось, в частности, оперативной разработкой духовенства), вкралась ошибка: в указанной справке отмечено, что раввин Шлифер «находился в близких взаимоотношениях с арестованными за вражескую деятельность еврейскими националистами врачами Этингером и Соловей». Понятно, что в ходе следствия ошибка была бы обнаружена и «исправлена», но судьба продолжала оберегать Соловья - заболевшего и уехавшего отдыхать у моря вождя заменил «на хозяйстве» Маленков, который не хотел дальнейшего обострения реакции мирового сообщества на сталинские репрессии и поэтому арест раввина Шлифера не разрешил. А вскоре смерть тирана позволила поставить точку на том страшном этапе истории страны. 

В шестидесятые годы круг религиозного общения Соловья расширился, включив «отказников» и активистов московской еврейской общины. С начала 1970-х годов, когда он прочно закрепился в роли самого компетентного не только в Москве, но и, пожалуй, в стране в целом знатока и исследователя Талмуда,  на шкале его основных жизненных интересов мир медицины стал все заметнее уступать миру иудаизма. Он начал искать надежный способ тайно переправить свои рукописи последних лет в Израиль или в США и, по возможности,  издать там. В религиозных кругах ради конспирации его стали называть не собственным именем, а по имени жены («муж Баси »).

Выдающийся раввин Ицхак Зильбер, один из лидеров еврейского религиозного движения в Советском Союзе,  эмигрировавший в 1972 году в Израиль, рассказывает в ряде своих книг  о выдающемся знатоке Талмуда Мануиле Соловье из Москвы.  В частности, он вспоминает, как во время своих приездов в Москву встречался  с ним и тот просил вывезти его тетради-комментарии за границу, но Бася (жена) категорически воспротивилась этому, как делу слишком опасному: «Не драться же мне с ней» - сказал один раввин другому. Сохранилось ценное свидетельство главного московского раввина А.С.Шаевича, который рассказывал, как удивил его в 1970-х годах Соловей: «стал приходить и спрашивать про раввинов... В то время регулярный приезд раввинов был очень ограничен. Разрешали троим раввинам регулярно приезжать...И вдруг он стал приходить ко мне и про них расспрашивать: кто они, что они собой представляют, кому можно доверять, кому нельзя доверять...Но я не мог понять смысл его интереса к этим раввинам... Он об этом совершенно не говорил. В то время, чем меньше информации, тем спокойней, и лучше, и надежнее. Поэтому он и о том, что он вообще пишет, не говорил ни разу. Тем более о том, что собирается как-то их переправить с надежным источником, для того чтобы они сохранились и были опубликованы».

Совместив в себе миры медицины и религии, и здесь, и там Мануил Соловей оставался «белой вороной». Талантливый, пытливый врач, как бы лояльный советский гражданин в душе он сохранял глубоко упрятанное диссидентство, верность еврейскому Богу; в партию не вступал; в семье не праздновались советские праздники. Внешне соблюдая советский, а внутренне – еврейский закон, он ни дома, ни в синагоге не соблюдал его до конца, во всех пунктах. Так, он не следовал правилу субботы – выходного дня: какой может быть выходной, если тебя вызывают к больному! Синагогальные ортодоксы были вынуждены считаться с его особым положением любимого доктора еврейской общины. Его охраняла и слава выдающегося знатока Талмуда.

О маске, ставшей «вторым лицом

Феномен Мануила Соловья являет нам уникальный случай прожитых им одновременно жизней видного врача и выдающегося талмудиста, на грани принятых в психологии понятий «двойничества», «раздвоения личности», то есть наличия в одном теле нескольких альторов. Первая жизнь была публичной, вторая тайной – и для врачебного сообщества, и для многочисленных пациентов, друзей и знакомых. Вместе с этим частным значением, феномен Соловья имеет и широкое звучание: он демонстрирует нам присущую тому времени атмосферу, в которой дышали, жили и работали советские врачи-евреи, лишь иногда позволявшие себе приподнять маску, ставшую привычным «вторым лицом».

Владимир БОРОДУЛИН,
главный научный сотрудник Национального НИИ общественного здоровья им. Н.А.Семашко, профессор.

 Алексей ТОПОЛЯНСКИЙ,
профессор кафедры терапии, клинической фармакологии и скорой медицинской помощи Российского университета медицины.

Борис ЗАЙЧИК,
переводчик